КОЕ-ЧТО О СЕБЕ

В 1909 г. два моих украинских предка, прадед и прабабка, не подозревая друг о друге, более того, находясь во младенческом возрасте, переселились в Туркестан. Позже к ним добавилось ещё несколько украинских и великорусских предков, чтобы 29 сентября 1983 г. в городе Ташкенте появился я. К этому времени фамилия Грищенко была известна в городе благодаря моему деду Филиппу Ивановичу, скульптору и педагогу, воспитавшему не одно поколение художников Узбекистана, но не успевшему воспитать меня. Но я всё же как-то воспитался. С ужасом покинул детский садик и сделался школьником-отличником, в котором занятия в изостудии укрепили некие смутные мечты о художественной карьере…

Увлечение рисованием и лепкой сменялись увлечением разной комнатной живностью, как-то: аквариумные рыбки, тритоны, хомячки и прочая, а также кактусы. Я имел честь даже состоять членом Ташкентского клуба кактусистов, пока не решил попробовать себя в литературе. Или истории. Я тогда не видел особой разницы. Это был год, наверное, 96-ой. Тогда я был без ума от древнего Рима и начал писать «Историю династии Юлиев-Клавдиев»: сидел в библиотеках, штудировал Светония, Тацита, Тита Ливия, Аппиана, записки Юлия Цезаря, рисовал на больших ватманских листах карты Рима, Галлии, Италии. Но из этого ничего не вышло. Работа зашла в тупик, ибо умные люди объяснили, что так настоящая история не пишется и настоящая литература не творится. Но произошло нечто спасшее мою будущую писательскую славу. Я влюбился. И начал писать жутчайшие стихи, не соблюдая в них даже элементарного размера, не говоря уже о логике и тем более какой-либо художественности. Признаюсь чистосердечно: начинал я как графоман. Очень страдал, конечно. Потом попал в руки милой ташкентской тётушки — Альбины Витольдовны Маркевич. Она была одним из столпов Русского культурного центра Узбекистана, основательницей Музея С. Есенина в Ташкенте и тем самым человеком, который заставил меня писать нормальными стихотворными размерами. А потом мне пришлось из них разными способами выкарабкиваться. К тому времени я уже заделался активистом Русского культурного центра и Есенинского общества «Радуница», участвовал в юбилейных вечерах, декламировал в основном Пушкина и Есенина. Естественно, в те годы они были моими любимыми поэтами, а два раза я даже загримированный, с закрученными волосами и приклеенными бакенбардами — читал «Воспоминания в Царском Селе» и «Графа Нулина» со сцены местного Большого театра им. Алишера Навои. Успех был ошеломляющий. Но мир не перевернулся. И я решил перевернуть его стихом.

Сборник «Первая капля» (2000), тиснутый в Ташкенте накануне моего судьбоносного перелёта в Москву тиражом 32 экземпляра, открывался строками: «Я иду. А земля под ногами // Сотрясается и гудит. // Я иду к вам с пустыми руками, // С полным сердцем в открытой груди». Напутствие молодому поэту дал Александр Файнберг, прожжённый ташкентский шестидесятник. Он же был некоторое время моим персональным литературным учителем, за что я до сих пор ему благодарен. Он же рекомендовал меня в «Звезду Востока», где я опубликовался-таки с небольшим скандалом — был изгнан из редакции единственного в Узбекистане русского литературного журнала криками «Мразь! Сволочь!»

Но душа рвалась на север, к неродной родине. Одно из стихотворений «Первой капли» было обращено именно к ней: «Я Родиной Тебя назвать не смею…» — и стало для русских ташкентцев несколько романтическим манифестом их туземно-колонизаторского бытия. Стихотворение потом перепечатывали альманахи «Малый Шёлковый путь», филадельфийские «Встречи» Валентины Синкевич, а в журнале «Литературная учёба» оно стало победителем «Конкурса одного стихотворения» за 2002 год, за что в 1-ом номере следующего опубликовали большую подборку моих стихов.

Признаюсь ещё в одном неблаговидном поступке: в 2000 году я посылал стихи на «Дебют». Не прошёл ни туда, ни в Литинститут, где меня отверг Евгений Рейн. Однако кто-то из литинститутских мастеров всё же обронил пару слезинок над моими, как он выразился, настоящими социальными стихами, которые действительно можно читать. Обличительно-бытописательное стихотворение «Тезиковская толкучка» расходилось по Ташкенту среди образованных бедняков в списках и ксерокопиях.

Город отпустил меня на какое-то время. Я стал обыкновенным московским студентом, сбавил литературного гонору, стал тихо присутствовать в кипящей клубной жизни Москвы поэтической, сделался юной тенью компании набравших уже известность поэтов… После первой археологической экспедиции на Тамань — соответствующая публикация в «Новой Юности», выступление в салоне «Классики XXI века»: сам Кукулин смеялся. Потом ещё экспедиция. И ещё. Так на некоторое время я стал землекопом и археологическим поэтом Таманского полуострова.

Засасывала и учёба на филфаке МПГУ, и литературоведение. После первой моей рецензии на первую изданную в России книгу стихов эмигранта второй волны (опубликована она была в нью-йоркском «Новом Журнале») — автор, Николай Моршен, скончался у себя в Калифорнии. Будто бы со счастливой мыслью, что в России наконец-то его читает молодёжь. (Сему факту есть документальное подтверждение!)

Экстенсивное литературоведение притупило читательский вкус. Я утратил способность восхищаться чужими стихами и прозой. Однако в 2004 г. появилось большое стихотворение в прозе «Вспять», которое писалось в течение целого года. Родной город решил меня не отпускать насовсем. «Вспять» (прошедшая как «повесть») принесла мне премию «Дебют» (2004) в номинации «Крупная проза». Затем появились и другие публикации в «толстых» журналах, в основном прозаические, реже — стихи и критика.

В 2005-2008 гг. я подвизался аспирантом кафедры русского языка Московского педагогического государственного университета, а 16 марта защитил кандидатскую диссертацию «Идиостиль Николая Моршена». С 2006 г. по сей день преподаю на своей родной кафедре. С 11 июня 2008 г. счастливо женат, 21 августа 2009 г. стал отцом прекрасного сына, а 26 апреля 2011 г. — ещё более прекрасной дочери.